Светясь, как в облаке, в мерцающем муслине,
На голос праздничных церквей
В носилках из тугих ротанговых ветвей
Спускалась ты с холмов к долине.
Воскресный благовест ликующе вскипал,
Пел ветер, тростники качая,
И градом золотым колючки молочая
Рассвет в саванне осыпал.
В оранжевых платках, в запястьях древней ковки,
Твои телугу в гуще трав
Несли тебя вдвоем, заботливо постлав
Тебе манильские циновки.
Худые ноги их сгибались без труда,
Был четкий ритм в напевах бодрых,
С шестами на плечах, с ладонями на бедрах,
Они шагали вдоль пруда;
Вдоль низеньких веранд, где старые креолы
Курили после пряных блюд;
По узкой мостовой, сквозь чернокожий люд
Их вел мальгашский бобр веселый.
Плыл тамариндовый тягучий аромат,
Светлели огненные дали,
Над морем стаи птиц туман изборождали,
Казалось, полосы летят.
Пока ты свешивала ножку из носилок
В тени дерев, где даже плод
Пурпурного личи куда бледней, чем рот,
Который так багрян и пылок;
Покуда бабочка, два лепестка смежив,
Двойной узор -- лазурь с кармином,
На кожу нежную ложилась тельцем длинным,
Ей придавая свой отлив,--
Все видно было мне сквозь полог из батиста:
Как ложе кудри золотят
И как во мгле ресниц лукавят, а не спят
Глаза лиловей аметиста.
Вот так спускалась ты нагорною тропой --
К хоральной мессе, в воскресенье --
С наивной грацией и прелестью весенней,
И два индуса шли с тобой.
Теперь на берегу, где лишь пырей да дюны,
На кладбище, в густом песке,
Меж близких и тебя я нахожу в тоске,
Мой сон пленительный и юный.