Что испытываешь при этом? Что видишь? Чудесные вещи, не правда ли?
Необыкновенные зрелища? Это красиво? Страшно? Опасно? Вот вопросы, которые
новички обыкновенно задают искушенным с любопытством, не лишенным некоторого
страха. Такую же ребяческую жажду знания обнаруживают люди, никогда не
покидавшие своего угла, при встрече с человеком, возвращающимся из далеких
стран. Они отождествляют опьянение гашишем с чудесной страной, с обширным
театром, где действуют факиры и жонглеры, где все полно чудес и
неожиданностей. Но это предрассудок, глубокое заблуждение. И так как
большинство читателей и любопытных связывают слово "гашиш" с представлением
об удивительном, хаотическом мире, с ожиданием волшебных снов (или, вернее,
галлюцинаций, которые, впрочем, встречаются реже, чем предполагают), то я
сразу отмечу существенное различие между эффектами, вызванными действием
гашиша, и явлениями нормального сна, Сон, это полное приключений
путешествие, предпринимаемое каждый вечер, поистине заключает в себе нечто
чудесное; это -чудо, ежедневное повторение которого разрушило его
таинственность. Сны наши бывают двух различных категорий. Одни, тесно
связанные с обыденной жизнью человека, его заботами, желаниями и пороками,
слагаются более или менее причудливым образом из всего того, что он пережил
за истекший день и что случайно закрепилось в его памяти. Это - естественный
сон, это - выражение самого человека. Но есть сон другой категории! Сон
нелепый, неожиданный, не имеющий никакой связи с характером, с .жизнью и
страстями спящего! Этот сон, который я назову иероглифическим, знаменует,
очевидно, сверхъестественную сторону бытия, и именно потому, что он
абстрактен, древние признавали его божественным, пророческим. Не находя для
него естественных объяснений, они подыскивали причину, лежащую вне человека:
и даже в настоящее время, не говоря уже о снотолкователях, существует школа
философов, которая находит в такого рода сновидениях то упреки, то
наставления, в общем - нравственно-символическую картину, возникающую в
мозге спящего человека. Это - словарь, который нужно изучить, таинственный
язык, ключ к которому могут найти только мудрецы.
В опьянении гашишем нет ничего подобного. Мы не выйдем за пределы
естественной мечтательности. Весь период опьянения является, правда, одной
непрерывной, необъятной грезой благодаря силе красок и быстроте концепций;
но она сохранит индивидуальность самого мечтателя. Человек ищет сна, сон
овладевает человеком, но этот сон будет настоящим сыном своего отца.
Пребывая в бездействии, человек искусственным путем вводит
сверхъестественное в свою жизнь и в свое мышление; но несмотря на этот
внешний, спонтанный подъем его чувств, он остается тем же человеком, тем же
числом, лишь возведенным в очень высокую степень. Он порабощен; но, к
несчастью, порабощен самим собою, той частью своего "я", которая
господствовала в нем; он хотел сделаться ангелом, а стал зверем, в данный
момент могущественным зверем, если только можно назвать могуществом
чрезмерную чувствительность при отсутствии воли, сдерживающей или
направляющей ее.
Пусть же светские люди, непосвященные, желающие ознакомиться с этими
исключительными наслаждениями, твердо запомнят, что они не найдут в гашише
ничего чудесного, ничего, кроме чрезвычайно яркой действительности. Мозг и
весь организм, на которые действует гашиш, дают только свои обычные,
индивидуальные проявления, правда, более интенсивные как по своему
количеству, так и по своей силе, но всегда верные своему происхождению.
Человек не может освободиться от фатального гнета своего физического и
духовного темперамента: для чувств и мыслей человека гашиш будет лишь
зеркалом - зеркалом увеличивающим, но совершенно гладким.
Вот перед вами это вещество: комочек зеленой массы в виде варенья,
величиной с орех, со странным запахом, возбуждающим некоторое отвращение и
даже; позыв к тошноте,что, впрочем, вызывает даже самый тонкий запах, если
довести до крайности его силу и, так сказать, уплотнить его. Я позволю себе
заметить мимоходом, что это утверждение может быть превращено в обратное:
самый противный, самый отталкивающий запах, быть может, способен стать даже
приятным, если довести до минимума его свойства и силу распространения...
Итак, вот перед вами источник счастья! Оно умещается в чайной ложке, это
счастье, со всеми его восторгами, его безумием и ребячеством! Вы можете без
страха проглотить его: от этого не умирают. Ваши физические органы нисколько
от него не пострадают. Впоследствии слишком частое обращение к его чарам,
быть может, ослабит силу вашей воли, быть может, принизит вашу личность; но
кара еще так далека, и предстоящее разрушение организма так трудно
предсказать с уверенностью! Чем же вы рискуете? Завтра вы будете чувствовать
только слабость, нервное утомление. Разве вы не подвергаетесь ежедневно
более тяжким терзаниям из-за менее заманчивой награды? Итак, это решено: вы
разводите вашу порцию масляного экстракта в чашке кофе, чтобы придать ему
больше силы и обеспечить более быстрое всасывание; необходимо позаботиться о
том, чтобы желудок ваш был свободен, отложив ваш обед до девяти или до
десяти часов вечера: нужно предоставить яду полную свободу действия; в
крайнем случае, вы подкрепитесь через час после приема легким супом. Теперь
вы достаточно подготовлены для столь далекого и необычайного путешествия.
Свисток дан, паруса натянуты, и вы пользуетесь перед другими
путешественниками тем удивительным преимуществом, что сами не знаете, куда
едете. Ведь вы хотели этого: да здравствуют роковые силы!
Я полагаю, что вы позаботились о выборе благоприятного момента для
этого фантастического путешествия. Полнота оргии возможна только при полной
свободе. Вы должны иметь в виду, что в гашише, как в увеличительном зеркале,
принимает чудовищные размеры не только сам находящийся в его власти, но и
все окружающее его - обстоятельства и среда; у вас не должно быть ни
обязанностей, требующих срочного и точного исполнения, ни семейных забот, ни
любовных терзаний. Не нужно забывать этого. Заботы, беспокойство,
воспоминание об обязанностях, угнетающих ваши волю и внимание, будут звучать
среди ваших приключений точно погребальный звон и отравлять вам ваше
удовольствие. Беспокойство превратится в жуткий страх, печаль - в муку. Если
все эти предварительные rpeanb`mh соблюдены, если стоит хорошая погода, если
вы находитесь в благоприятных условиях, например среди живописной природы
или в поэтически обставленном помещении, если притом вы имеете возможность
слушать музыку, то у вас есть все, чего можно пожелать.
В опьянении гашишем наблюдаются обыкновенно три легко различимые фазы,
и первые симптомы первой фазы представляют у новичков необыкновенно
любопытное зрелище. Вам приходилось, вероятно, слышать рассказы о чудесном
действии гашиша: ваше воображение заранее создало представление 'о каком-то
идеальном состоянии опьянения: вы с нетерпением ждете, будет ли
соответствовать действительность вашим ожиданиям, Этого достаточно, чтобы с
самого начала уже вызвать у вас беспокойство, весьма благоприятное для
подчинения всепокоряющему яду. Большинство новичков в первой фазе этого
посвящения жалуется на медленность действия гашиша; они ждут его с
ребяческим нетерпением, и когда ожидаемые явления не наступают, они начинают
издеваться и изливать свое неверие, очень забавное для ветеранов, которым
хорошо знакомы все фазы действия гашиша.
Первые признаки, подобно симптомам давно ожидаемой грозы, появляются и
разрастаются на фоне этого самого неверия. Ваше насмешливое недоверие
превращается в веселость, бессмысленную и неудержимую. Эти приступы
беспричинной веселости, которых вы почти стыдитесь, упорно повторяются,
сменяясь приступами оцепенения, во время которых вы тщетно пытаетесь
сосредоточиться. Самые простые слова, самые обыденные представления
принимают какую-то новую и крайне странную окраску; вас поражает даже, что
вы не замечали этого раньше и находили их такими простыми. В вашем мозгу
непрерывно создаются самые непредвиденные ассоциации и сопоставления,
бесконечная игра слов, полные комизма сцены. Демон окончательно овладел
вами; бесполезно бороться против этой веселости, мучительной, как щекотка.
Время от времени вы смеетесь над собою, над собственной глупостью и
безумием, и ваши сотоварищи, если они у вас есть, также будут смеяться над
вашим состояньем и над своим собственным; но так как они смеются добродушно,
то вы не сердитесь на них. Эта странная веселость - то затухающая, то вновь
вспыхивающая, эта радость, смешанная с болью, эта неуверенность,
нерешительность длятся обыкновенно недолго,
Вскоре связь между мыслями становится так слаба, общая нить,
руководящая вашими восприятиями, так трудно уловима, что разве только ваши
сотоварищи в состоянии понимать вас. Но и это нет никакой возможности
проверить: быть может, им только кажется, что они понимают вас, и
заблуждение это обоюдное. Все эти безумства, эти взрывы хохота, производят
на зрителя, не охваченного опьянением, впечатление настоящего сумасшествия
или какой-то дикой забавы маньяков, Точно так же благоразумие трезвого
свидетеля, правильное течение его мысли забавляют и развлекают вас, как
проявления особенной формы безумия. Вы поменялись ролями. Его хладнокровие
толкает вас к самой резкой иронии. Не правда ли, что положение человека,
охваченного безумной веселостью, непонятной для того, кто не находится в
таком же состоянии, глубоко комично? Безумный начинает смотреть с жалостью
на разумного, и с этого момента идея собственного превосходства появляется
на горизонте его интеллекта. Идея }r` будет развиваться, расширяться и
взорвется, как метеор.
Я был свидетелем подобной сцены, в которой действующие лица зашли
довольно далеко; но смешная сторона ее была понята только тем, кто был
знаком, хотя бы по наблюдениям над другими, с действием гашиша и с той
огромной разницей душевного диапазона, которую он создает между двумя
людьми, приблизительно равными в нормальном состоянии. Известный музыкант,
совершенно незнакомый со свойствами гашиша, попадает в общество, где
несколько человек уже приняли наркотик. Ему стараются объяснить чудесное
действие этого вещества. В ответ на эти удивительные рассказы он томно и
любезно улыбается, как человек, желающий немного порисоваться. Но чувства их
обострены действием яда; они насквозь видят его внутреннюю усмешку и
отвечают ему оскорбительным смехом. Эти взрывы радости, эта игра слов, эти
искаженные лица, вся эта нездоровая атмосфера раздражают его, заставляют его
заявить им, что все это - довольно плохие шутки, вероятно, утомительные для
самих шутников. Точно блеск молнии, все лица озаряет взрыв хохота. Веселье
удвоилось. "Эта шутка, быть может, доставляет удовольствие вам,- говорит
он,- но мне - нисколько".. - "Вполне достаточно, чтобы она доставляла
удовольствие нам",- отвечает кто-то с присущим больному эгоизмом. Не зная,
имеет ли он дело с настоящими сумасшедшими или с симулирующими сумасшествие,
наш герой полагает, что благоразумнее всего удалиться; но кто-то запирает
дверь и прячет ключ. Другой, опустившись перед ним на колени, просит у него
прощения от имени всего общества и дерзко, хотя и со слезами на глазах,
заявляет ему, что все они, глубоко скорбя о его духовной ограниченности, тем
не менее относятся к нему с искренней симпатией. Он покоряется и остается;
он уступает даже настойчивым просьбам - усладить их своей игрой, Но звуки
скрипки, разливаясь по зале, точно разносят новую заразу и охватывают (слово
недостаточно сильно) одного за другим больных. Раздаются хриплые вздохи,
громкие рыдания, слезы текут ручьями. Изумленный скрипач останавливается и,
подойдя к тому, чей восторг был наиболее шумен, спрашивает, что с ним и чем
можно помочь ему? Один из присутствующих, хорошо знакомый с этими явлениями,
предлагает лимонад и фрукты. Но больной, охваченный экстазом, смотрит на
обоих с невыразимым презрением. Лечить человека, который болен от избытка
жизни, от безмерного счастья!
Как "видно из этого эпизода, какое-то удивительное благодушие
окрашивает собою все другие чувства, вызываемые гашишем,- благодушие мягкое,
ленивое, немое, обусловленное расслаблением всей нервной системы, В
подкрепление этого наблюдения я приведу рассказ моего знакомого, испытавшего
это состояние опьянения.
Рассказчик сохранил необыкновенно отчетливое воспоминание о всех своих
ощущениях, и мне стало совершенно ясно, к какому нелепому и почти
безвыходному положению привело его это несоответствие между собственным
настроением и окружающей средой. Не помню в точности, был это первый или
второй опыт этого человека в употреблении гашиша. Принял ли он слишком
большую дозу, или наркотик, без всякой видимой причины (что случается
довольно часто), произвел слишком сильное действие? Он рассказывал мне, что
m` фоне его блаженства, высшей радости от чувства полноты жизни и сознания
своей гениальности, появилось вдруг ужасное предчувствие. Ослепленный
вначале силой и красотой своих переживаний, он затем испугался - во что
превратится его интеллект и что станет с его телом, если это состояние,
которое он считал сверхъестественным, будет развиваться и бесконечно
усиливаться? Благодаря способности увеличивать все до чудовищных размеров,
присущей духовному зрению человека, отравленного гашишем, этот страх вызвал
невероятные терзания. "Я походил,- говорит он,- на лошадь, которая понесла и
мчится к пропасти: она хочет остановиться и не может. Это был действительно
ужасный галоп, и моя мысль, игрушка обстоятельств, среды, момента - всего
того, что применимо к слову "случай", приняла чисто рапсодический размах.
Поздно! - повторял я все время с глубоким отчаяньем.
Едва прошла эта мука, которая, казалось мне, длилась бесконечно долго,
хотя это продолжалось всего несколько минут, и я вознадеялся, наконец,
погрузиться в блаженный покой, столь ценимый сынами Востока, как на меня
вдруг обрушилось новое несчастье. Новое беспокойство, самое мелочное и
ребяческое, внезапно овладело мною. Я вспомнил вдруг, что приглашен на обед,
где будет много солидных людей. И я увидел себя - среди толпы корректных и
благовоспитанных людей, прекрасно владеющих собой,вынужденного, при свете
многочисленных ламп, скрывать свое состояние. Я был уверен, что это удастся
мне, но вместе с тем пал духом при мысли о том ужасном напряжении воли,
которое потребуется для этого. Не знаю, какая случайность вызвала вдруг в
моей памяти слова Евангелия: "Горе приносящему соблазн!" -и, желая забыть их
и напрягая для этого все усилия, я беспрестанно повторял их в уме. И вот мое
несчастье (да, это было истинное несчастье) приняло грандиозные размеры.
Несмотря на слабость, я решился обратиться к аптекарю: я не знал
противоядий, а мне хотелось появиться в обществе, куда призывал меня долг,
сверим и здоровым. Но на пороге магазина меня осенила внезапная мысль,
которая остановила меня и заставила задуматься. Я увидел в витрине магазина
свое отражение, и вид мой поразил меня. Эта бледность, эти сжатые губы, эти
широко раскрытые глаза! "Зачем,- подумал я,- тревожить этого милого человека
по такому пустяку!" К этому присоединялся страх показаться смешным в глазах
людей в магазине. Но мое необъяснимое расположение к этому аптекарю
подавляло все остальные чувства. Я представлял себе этого человека таким же
болезненно чувствительным, каким был сам в тот роковой момент, и воображая,
что его слух и его душа должны содрогаться от малейшего шума, решил войти к
нему на цыпочках. "Нужно,- говорил я себе,- быть в высшей степени деликатным
по отношению к человеку, вниманием которого я хочу воспользоваться". И я
старался сдерживать звуки моего голоса, заглушать шум моих шагов. Вы знаете
голос людей, отравленных гашишем? Торжественный, низкий, гортанный,
напоминающий голос закоренелых опиоманов. Результат получился совершенно
противоположный тому, которого я ожидал. Желая успокоить аптекаря, я напугал
его. Он ничего не знал о такой болезни, никогда не слышал о ней. Он смотрел
на меня с любопытством и недоверием. Не принимал ли nm меня за сумасшедшего,
за злоумышленника или попрошайку? Вероятно, ни за того, ни за другого; но
все эти нелепые мысли промелькнули в моем мозгу. Я должен был подробно
объяснить ему (с каким усилием!) о существовании варенья из конопли и о том,
для чего оно употребляется; я все время повторял, что опасности здесь
никакой нет, что ему нечего беспокоиться, что я прошу у него только средства
для ослабления действия яда, повторяя без конца, насколько я удручен
необходимостью обращаться к нему по такому скучному делу. Наконец -поймите,
сколько унижения было для меня в его словах - он просто попросил меня
удалиться. Такова была награда за мое расположение и мое преувеличенное
благодушие. Я отправился на вечер: я никого не шокировал там. Никто не
догадался о сверхчеловеческих усилиях, которые я употреблял, чтобы походить
на всех. Но я никогда не забуду терзаний ультрапоэтического опьянения,
связанного необходимостью соблюдать приличия и отравленного сознанием
долга!"
Хотя я вообще склонен сочувствовать страданиям, созданным воображением,
я не мог удержаться от смеха, слушая этот рассказ. Автор его не исправился.
Он продолжал искать в проклятом наркотике того возбуждения, которое нужно
находить в самом себе, но так как это человек осторожный и благоразумный,
человек из общества, то он стал уменьшать дозы яда, но в то же время чаще
прибегать к нему. Со временем он увидит пагубные последствия такой системы.
Возвращаюсь к последовательному описанию опьянения гашишем. После
первого периода, выражающегося в ребяческой веселости, наступает
кратковременное успокоение. Но вскоре наступают новые явления - ощущение
холода в конечностях (в некоторых случаях довольно значительное) и страшная
слабость во всех членах: руки ваши совершенно расслаблены, а в голове и во
всем вашем существе вы ощущаете какое-то онемение и тягостное оцепенение.
Глаза ваши расширяются, они словно растягиваются во всех направлениях силой
неудержимого экстаза. Лицо ваше покрывается страшной бледностью. Губы
пересыхают и как бы втягиваются ртом - тем движением, которое характеризует
честолюбивого человека, охваченного грандиозными планами, погруженного в
великие мысли. Горло как бы сжимается. Небо пересохло от жажды, которую было
бы бесконечно приятно утолить, если бы сладость лени не казалась еще
приятнее и не противилась бы малейшему движению тела. Хриплые и глубокие
вздохи вырываются из вашей груди, словно ваше прежнее тело не может вынести
желаний и порывов вашей новой души. Время от времени вы вздрагиваете
непроизвольно, как после утомительного дня или во время бурной ночи, перед
наступлением глубокого сна.
Прежде чем перейти к дальнейшему, я остановлюсь на случае, который
относится к упомянутому выше ощущению холода в конечностях и может служить
доказательством того, насколько разнообразны даже чисто физические 'явления
при действии яда в зависимости от индивидуальности отравленного. В данном
случае мы имеем дело с литератором, и многие моменты его рассказа отмечены
печатью писательского темперамента.
"Я принял,- говорит он,- умеренную дозу масляного экстракта, и все шло
прекрасно. Приступ болезненной beqeknqrh длился недолго, и мною овладело
состояние истомы и недоумения, которое почти граничило с блаженством. Я
надеялся на спокойный вечер, свободный от всяких забот, К несчастью,
обстоятельства сложились так, что мне пришлось в этот вечер сопровождать в
театр одного из моих знакомых. Я мужественно подчинился необходимости,
затаив свое безграничное желание отдаться лени и неподвижности. Не найдя ни
одного свободного фиакра в моем квартале, я должен был совершить длиннейший
путь пешком, подвергая слух свой неприятному шуму экипажей, глупым
разговорам прохожих, целому океану пошлости.
В кончиках пальцев я испытывал уже ощущение холода; холод этот все
усиливался и, наконец, стал настолько резок, как будто руки мои были опущены
в ведро ледяной воды. Но я не испытывал никакого страдания; наоборот, это
острое чувство холода доставляло мне какое-то странное наслаждение. Но
ощущение холода все усиливалось; раза два или три я спрашивал своего
спутника, действительно ли так холодно, как мне кажется; мне отвечали, что,
напротив, погода очень теплая. Очутившись, наконец, в зале, запертый в
предназначенной мне ложе, имея в своем распоряжении три или четыре часа
отдыха, я почувствовал себя в обетованной земле. Чувства, которые я
сдерживал во время ходьбы напряжением моей ослабевшей воли, теперь сразу
прорвались, и я свободно отдался немому восторгу. Холод все увеличивался, а
между тем я видел людей в легких костюмах, с усталым видом отиравших
вспотевшие лица. Меня осенила радостная мысль, что я человек исключительный,
который один пользуется правом мерзнуть летом в театральной зале. Холод, все
увеличиваясь, становился угрожающим, но любопытство - до какого предела он
может дойти - было во мне сильнее других чувств. Наконец, он охватил меня
всего: мне казалось, что даже мои мысли застыли: я превратился в мыслящую
льдину, в статую, высеченную из глыбы льда; и эта дикая галлюцинация
вызывала во мне гордость, возбуждала духовное блаженство, которое я не в
состоянии передать. Моя безумная радость усиливалась еще благодаря
уверенности, что никто из присутствующих не знает ничего ни о моей природе,
ни о моем превосходстве над ними. И какое счастье я испытывал при мысли, что
товарищ мой даже не подозревает, во власти каких диких ощущений я нахожусь!
Скрытность моя была вполне вознаграждена, и полное сладострастья
наслаждение, которое я пережил, осталось моей безраздельной тайной,
Должен еще заметить, что, когда я вошел Б ложу, мрак поразил мои глаза,
и это ощущение казалось мне очень близким к тому чувству холода, которое я
испытывал. Быть может, оба эти ощущения поддерживали Друг друга. Вы должны
знать, что гашиш чудесно обостряет световые эффекты: яркое сияние, каскады
расплавленного золота; радует всякий свет - и тот, который льется широким
потоком, и тот, который подобно рассыпавшимся блесткам цепляется за острия и
верхушки: и канделябры салонов, и восковые свечи процессии в честь
Богоматери, и розовый закат солнца. Вероятно, эта несчастная люстра в театре
давала свет, недостаточный для этой ненасытной жажды блеска; мне показалось,
что я вхожу в царство мрака, который постепенно сгущался, в то время, как я
грезил о вечной зиме и о полярных ночах. Что касается qvem{ (на сцене этой
давалась комедия), которая одна была освещена, то она казалась мне
поразительно маленькой и очень далекой,- как бы в глубине перевернутого
стереоскопа. Я не буду утверждать, что я слушал актеров - вы понимаете, что
это было невозможно; время от времени мысль моя подхватывала обрывки фразы,
и, подобно ^искусной танцовщице, пользовалась ею, как упругой доской,
отталкиваясь от нее и бросаясь в область грез.
Можно было бы предположить, что драма, воспринятая при таких условиях,
теряет всякий смысл и всякую логическую связь; спешу разуверить вас: я
находил очень тонкий смысл в драме, созданной моим рассеянным воображением.
Ничто в ней не смущало меня; я походил на того поэта, который, присутствуя в
первый раз на представлении "Эсфири", находил вполне естественным, что Аман
объясняется царице в любви. Вы, конечно, догадываетесь, что дело шло о той
сцене, когда Аман бросается к ногам Эсфири, умоляя ее простить ему его
преступления. Если бы все драмы слушались таким образом, они значительно
выиграли бы от этого, даже драмы Расина.
Актеры казались мне совсем крошечными и обведенными резкими и
отчетливыми контурами, подобно фигурам Мессоньера. Я не только ясно различал
самые мелкие детали их костюмов, рисунки материй, швы, пуговицы и т.д., но
даже линию парика, белила и румяна, и все изощрения грима. И все эти
лилипуты были окутаны каким-то холодным, волшебным сиянием, подобным тому,
которое дает очень ясное стекло масляной картине. Когда я вышел, наконец, из
этого вместилища ледяного мрака, когда внутренняя фантасмагория рассеялась и
я пришел в себя, я испытывал такое страшное утомление, какого никогда не
вызывала во мне даже самая напряженная работа, вызванная необходимостью".
Действительно, именно в этом периоде опьянения обнаруживается
необыкновенная утонченность, удивительная острота всех чувств. Обоняние,
зрение, слух, осязание принимают одинаковое участие в этом подъеме. Глаза
созерцают бесконечное. Ухо различает почти неуловимые звуки среди самого
невероятного шума. И тут-то начинают возникать галлюцинации. Все окружающие
предметы - медленно и последовательно - принимают своеобразный вид,
постепенно теряют прежние формы и принимают новые. Потом начинаются разные
иллюзии, ложные восприятия, трансформации идей. Звуки облекаются в краски, в
красках слышится музыка. Мне могут заметить, что тут нет ничего
сверхъестественного, что всякая поэтическая натура - в здоровом и нормальном
состоянии - склонна к таким аналогиям. Но ведь я предупредил читателя, что в
состоянии, сопровождающем опьянение гашишем, нет никаких сверхъестественных
явлений; вся суть в том, что эти аналогии приобретают необыкновенную
яркость: они проникают в нас, овладевают нами, порабощают мозг своим
деспотическим характером. Музыкальные ноты становятся числами, и если вы
одарены некоторыми математическими способностями, то мелодия и гармония,
сохраняя свой страстный, чувственный характер, превращается в сложную
математическую операцию, в которой числа вытекают из чисел, и за развитием и
превращениями которой вы следите с удивительной легкостью, равной беглости
самого исполнителя.
Случается иногда, что личность исчезает, и объективность - как в
пантеистической поэзии - воспринимается вами настолько ненормально, что
созерцание окружающих предметов заставляет вас забыть о своем собственном
существовании, и вы сливаетесь с ними. Ваш глаз останавливается на стройном
дереве, раскачивающемся от ветра: через несколько секунд то, что вызвало бы
только сравнение в мозгу поэта, становится для вас реальностью. Вы
переносите на дерево ваши страсти, ваши желания или вашу тоску; его стоны и
раскачивания становятся вашими, и вскоре вы превращаетесь в это дерево.
Точно так же птица, парящая в небесной лазури, в первый момент является как
бы олицетворением вашего желания парить над всем человеческим; но еще момент
- и вы превратились в эту птицу... Вот вы сидите и курите. Ваше внимание
остановилось на синеватых облаках, поднимающихся из вашей трубки.
Представление об испарении - медленном, постепенном, вечном - овладевает
вашим умом, и вы свяжете его с вашими собственными мыслями, с вашей мыслящей
материей. И вот, в силу какой-то странной перестановки, какого-то
перемещения или интеллектуального quiproquo вы вдруг почувствуете, что вы
испаряетесь, и вы припишете вашей трубке (в которой вы ощущаете себя сжатым
и сдавленным, как табак) поразительную способность курить вас.
К счастью, эта особенная способность воображения длится не долее
минуты: проблеск ясного сознания дал вам возможность, при громадном
напряжении воли, взглянуть на часы. Но вот новый порыв мыслей уносит вас: он
закружит вас еще на минуту в своем безумном вихре, и эта новая минута будет
для вас новой вечностью. Ибо соотношение между временем и личностью
совершенно нарушено, благодаря количеству и интенсивности ощущений и мыслей.
Можно сказать, что в течение одного часа переживается несколько человеческих
жизней. Не уподобляетесь ли вы фантастическому роману - не написанному, а
осуществленному в действительности? Нет прежнего равновесия между органами
чувств и переживаемыми наслаждениями; и это последнее обстоятельство служит
наиболее существенным доказательством вреда этих опасных экспериментов, при
которых исчезает свобода личности.
Когда я говорю о галлюцинациях, не следует понимать это слово в его
обычном значении. Очень существенно отличие чистой галлюцинации, которую
приходится так часто наблюдать врачам, от той галлюцинации - вернее, обмана
чувств - которая наблюдается под воздействием гашиша. В первом случае
галлюцинация появляется неожиданно и фатально и отличается законченностью;
притом, она не имеет причины в окружающих предметах, никакой связи с ними.
Больной видит образы, слышит звуки там, где их нет. Во втором случае
галлюцинация развивается постепенно, вызывается почти произвольно и
достигает законченности только работой воображения. Притом, она всегда
мотивированна. Музыкальный звук будет говорить, произносить очень отчетливые
вещи, но сам звук все-таки существует в действительности. Пьяный глаз
человека, принявшего гашиш, увидит странные вещи; но прежде чем они
сделались странными и чудовищными, он видел эти вещи простыми и
естественными. Сила и кажущаяся реальность галлюцинации при опьянении
гашишем нисколько не противоречит этому основному различию. Последняя
возникает m` почве окружающей среды и данного времени, первая же независима
от них.
продолжение